На что только ни пойдут хитрые издатели, дабы выманить ещё немного деньжат у любителей Аниме.
(скажу честно, когда заведовал анимешным клубом, такую книгу приобрёл бы исключительно из-за обложки)

---

В космосе побывать не удалось, зато попробовал космическую пищу

Подарили перед Новым Годом один тюбик. Выпросил именно второе, так как голубцы и кисель, даже космические, как-то не перевариваю

В общем, отметил День Космонавтики необычным ужином.

Хотя и такую обстановку тоже хотелось бы

---

Русский народ всегда испытывал творческое озарение, когда требовалось провести монетизацию благодарности за оказанную услугу.
Это порождало живущие и ныне пословицы "Маленький рубль лучше большого спасибо" и "Спасибо - это много, а пять рублей в самый раз".
И, конечно же, общеизвестное "Спасибо в карман не положишь".
Но мало, кто знает, что с 2015 года последняя пословица утеряла свою актуальность.
Теперь спасибо можно положить и в карман, и в кошелёк, и куда угодно.
Это произошло благодаря Литве. Вернее, её памятной монете номиналом в два евро, отчеканенной в 2015 году.
Именно тогда Банк Литвы ввел в обращение первую литовскую памятную монету 2 евро , которая посвящена литовскому языку. На монете отчеканено слово Ačiū («Спасибо»).

Монета отчеканена тиражом 990 000 экземпляров и ещё 10 000 улучшенного качества.
Для Литвы тираж большой, для европейской юбилейки - средний. Редкостью не является.
Но теперь по свету бродит целый миллион "спасибо", которые отлично кладутся в любой карман

---

Георгий Гречко
25 мая 1931 — 8 апреля 2017

---

Костяная пыль в песках времени
(рецензия на роман «Простые смертные», автор - Дэвид Стивен Митчелл)


«Простые смертные» - это жизнь Холли Сайкс от 16-ти лет до глубокой старости, соломинка в водовороте битвы Добра и Зла. Они предстанут под необычными именами Хорологи и Анахероты, а сюжет, начавшись в недалёком прошлом, прыгнет в будущее. Тоже недалёкое. Причём, во всех смыслах.

Пиши о том, что знаешь. Начав повествование о нынешней молодёжи, писатель наделал бы много обидных ляпов. Но современная аудитория вряд ли наслышана о 80-х столь же хорошо, как Дэвид. Впрочем, у каждого свои 80-е. Герои Митчелла слушают «Talking Heads», я же внимал «Talking Fog», поэтому мы с Холли на гребнях разных радиоволн. Для сегодняшних молодых 80-е - это отблеск на стекле музейной витрины. И Дэвид превращает содержимое той витрины в кукольный театр. Причём, развернув далеко не кукольный сюжет, постепенно выходящий за рамки аудитории, обозначенной возрастом героини на первых страницах.

Хотите представить Холли видеорядом современности? Тогда это Бьянка с песней «Пошли вы в [Censored]». Поэтому заголовки «Холли Сайкс и Сверхъестественное [Censored]» в книге вполне естественны. Впрочем, страна, где национальным хитом становится матерная песня о лабутенах, культурный шок вряд ли от них испытает. Злодея или бунтаря описывать легче, чем паиньку и добряка. Достаточно приятного доброго пустячка, чтобы читатель удивился "А на самом-то деле он совсем не такой..." Для меня этим моментом стала фраза "Брошенное на землю такое кольцо может сильно порезать собаке лапу". Начало сюжета напоминает романы Дяченок, в которых если героиня блещет не умом, а юностью, то в первых главах её обязательно поимеет кто-то не тот. Юная Холли так тщательно расписывает будущее с Винни, что нетрудно догадаться: не сбудется ничего.

Сюжет, обсосанный тысячами сериалов, Дяченки спасают появлением притягательной инфернальной фигуры (либо ей становится сама героиня, как в «Ведьмином веке»). По тем же лекалам сюжет выкраивает и Митчелл. «Сверхъестественное [Censored]» заметно увеличивает интерес к сюжету, но не за счёт Холли. Просто с появлением «радиолюдей» появился и смысл читать дальше. Особенно чарует мисс Константен, хотя ясно в тот же миг: доверять ей не стоит. Негативный импульс Холли, вылившийся в «Сьюзен Хиллэдж сбил грузовик», разворачивает нас в поисках биографии таинственной мисс Константен не к обители ангелов, а в противоположном направлении.

Обилие мелких деталей делает мир объёмным. Так художник накидывает мазок за мазком, чтобы зритель по завершению процесса увидел полотно, окно в чужой мир, открытое чужим воображением. 80-е в GBR Митчелл выписывает качественно. Его полотно достойно продаваться не на блошином рынке, а занять место в солидной галерее. С международной политикой получается намного хуже. Как обычно, "Пиши о том, что знаешь" у западного писателя относительно СССР никогда не срабатывает: «Брежнев строил роскошные магазины для партийных лизоблюдов, тогда как рабочие стояли в очереди за чёрствым хлебом». Посмеялся, вспоминая и полные булочные, и сбор денег в помощь бастующим английским шахтёрам. Но так как положительными героями выставляются местные коммунисты, то можно простить Митчелла, ибо "Каждый кулик хвалит СВОЁ болото".

Жемчужиной первой части является Лабиринт. «Сверхъестественное [Censored]» грубо вторглось в жизнь нелепой девчушки, но ангел-хранитель уже намечает её будущий путь. За Лабиринт, дорогу в котором Холли должна выучить наизусть, автору громаднющее спасибо. Впрочем, несостоявшаяся миссис Костелло уже отодвинута на второй план, а Митчелл с размаху бросает нас в омут души следующего персонажа.

Перед нами Хьюго Лэм - сэр Генри Оскара Уайльда, ещё не добравшийся до верхней планки циничного красноречия. Представитель золотой молодёжи, но не самых верхов, за что обижен на эти верхи в высшей степени. Для придания симпатичности Хьюго писатель использует тот же приём, что и Холли. Ещё недавно цинично разбивший надежды милой красотки Марианджелы Хьюго искренне влюбляется в Холли. И всё же, прежде чем очаровываться героем, необходимо отдавать отчёт, что кровавый призрак Джонни, доведённого им до самоубийства, как-то необычайно легко стирается из памяти. Но вот в разговорах с Хьюго мелькнуло "Анахореты", и начинаешь понимать, что сюжет обретает очертания "Мистера и миссис Смит" (на Ромео и Джульетту наши герои уже не тянут), только без Анджелины Джоли и Брэда Питта. Героям суждено будет стать не только любовниками, но и антагонистами.

И снова впечатление портит досадный ляп. В филателии, на которой Хьюго легко делает капитал, не понимаю либо я, либо сам Митчелл, либо переводчик. Сказать о марках "Неиспользованные, с правой стороны листа частично заметна печать гашения" то же самое, что написать о Холли "Девственница. С правой стороны частично заметно проникновение Винсента Костелло". Впрочем, автор заметно искупает свою вину, наконец-то, вводя в повествование таинственное местечко - Часовню Марка. И таинственную фигуру - Слепого Катара. Впрочем, этим скупые подарки второй части ограничиваются. А нам предстоит быть заброшенным в душу положительного героя.

Это Эл Брубек. Тот самый, чьё явление как спасло Холли от безнадёги, так и отправило её на странную дорогу, на которой встречаются хорологи и за которой бдят анахореты. Но в этой части ни о тех, ни о других узнать ничего не получится. Если бы мне поручили вырезать часть романа безболезненно для сюжета, я бы без малейших колебаний выбросил бы Эла Брубека в иракской и свадебной части. Понятное дело, гражданский долг к 2014 году позвал Митчелла озарить общество знанием, что "В Ираке не всё однозначно". Но русские-то читатели знают об этом прямо с начала американской оккупации Ирака. Для придания интереса Митчелл чередует английские и иракские фрагменты, не объясняя "ДО" или "ПОСЛЕ" был этот Ирак. Хотя появляется ощущение, что "ВМЕСТО", и Эл Брубек существует в двух мирах, приняв условие Холли и не приняв его.

Так и не узнав, чего ради читали эту длинную часть, мы уже зрим на мир писательскими глазами Криспина Херши. Часть, которую открывает его видение мира, уже с самого начала смотрится гораздо живее Ирака. К сожалению, ощущение живости пропадает так же быстро, как тает бриз в жаре летнего полдня. Хотя писатель, как помнится, является инженером душ человеческих, Криспин в роли интеллектуала выступать не спешит, ограничиваясь банальными истинами. Фразе "Мужчины женятся на женщинах, надеясь, что те никогда не изменятся. Но женщины выходят замуж, надеясь, что мужчины изменятся непременно" подобает находиться в кавычках не только здесь, но и в самом романе. Но простим Криспину (Митчеллу) народное заимствование, которое давным-давно было чьей-то авторской мыслью.

Херши - мостик из прошлого нашего мира в его возможное будущее. И вот тут нас поджидают сплошные разочарования. Если в мыслях об Ираке у Митчелла намечается какой-то прорыв, то это единственный его успех на фронте мировой политики. Фраза "И я не экс-президент Сирии Башар Асад, который потравил газами тысячи людей, в том числе женщин и детей, только за то, что они проживали в пригородах, захваченных мятежниками" заставляет вспомнить ленинское "Шаг вперёд, два шага назад". Герои-писатели у того же Стивена Кинга живее, ярче, многограннее. Невзирая на их возраст и степень утомлённости, как миром, так и самим собой. Сюжет оживает лишь в момент, когда появляется Хьюго Лэм. Исчезни все эти книжные фестивали, шанхаи, исландии, кармен и прочие мелочи, повествование не потеряло бы ни грамма. Искорку интереса вновь поглощает тьма, но за эти мгновения автор напоминает "А не забыли ли вы о Часовне Мрака?" Вот честно, следовало бы упоминать о том таинственном месте почаще. Ибо метания Криспина скучны, как и его мысли. Криспен Херши - всё же злодей. Но мелкого масштаба. Так смотрится карманный воришка в сравнении с Фантомасом. Выкинь и эту часть романа, сюжет опять бы не потерял НИЧЕГО.

Читать ли дальше? Но предпоследняя часть пообещала: «Всего семь дней - и наша война будет закончена». Неделю можно и потерпеть. Я хвалил автора за обилие деталей, но тут он иссяк. 2020-2030 годы в изложении Митчелла бледны и туманны, словно Дэвид боится предстать фантастом 60-х, чьё будущее заполняли суперкомпьютеры на перфокартах. К счастью для читателя, тут сюжет вываливается из земной обители и перемещается в Часовню Мрака. Вот единственный фрагмент романа, который чего-то стоит.

Путь Камней описан красочно. И зловещая икона. И прибытие анахоретов. Тут мастерство Митчелла неоспоримо. Нагнетённая атмосфера усиливает краски творящегося сражения, где простая смертная Холли является всего лишь убежищем не ведавшей смерти Эстер, знающей, как разрушить Часовню Мрака. Стреляет ружьё из первой части - Лабиринт. И его появлению радуешься по-детски, как ребёнок, долгие полтора месяца ждавший Новый Год.

И снова ляп, теперь уже переводческий: "I Will Survive" в исполнении Уитни Хьюстон. Я бы понял Глорию Гэйнор или более близкую к описываемым годам Дайану Росс. Но спутать "I Will Survive" с "I Will Always Love You"... Переводчик мог заглянуть в ту же Википедию, куда автор страницу назад отправил Аоиффе Брубек.

Битва анахоретов и хорологов заканчивается «ни вашим, ни нашим», хотя основные фигуры с доски сметены. С Иммакюле Константен расставаться немного жаль, прочие же потери воспринимаются бесстрастно. Но два слона (или офицера) с обеих сторон, объединившись, проламывают выход на свободу, куда уже посредством золотого яблока отправилась Холли. «И вечный бой, покой нам только снится»? Э, нет…

В последней части для интереса стоило бы нарушить устоявшиеся в голове читателя ориентиры и показать, что хорологи - не столь безупречны, зато анахореты не являются откровенными чудовищами. Пусть следящий за строчками сделает финальный выбор. Но Митчелл не наряжает анахоретов в костюм доктора Лектора. Ему интереснее окунуться в картины гибели человечества, показать упадок цивилизации. Однако то, что смотрелось бы неплохо самостоятельным сюжетом, в рамках большого романа получается куском дерюги, пришитым к плюшевому дивану. Автор, беспечно нежась в комфорте западного мира, не переживал 90-е годы в России. Поэтому не стоит считать, что веерные отключения, какие наполняли жизнь во Владивостоке тех лет, мигом превратят жителей страны в неуправляемое стадо, движимое исключительно инстинктами хищников, пожирающих Ирландию будущего. Единственное опасение, которое я разделяю с автором, это современные "облачные хранилища". Один удар по Интернету, и ты лишён всего, что копил долгие годы, поленившись переписать на носители, что всегда под рукой. Беда, конечно. Но не катастрофа.

Закрывая книгу, думаешь, что издатель обязал Митчелла: "Книга должна быть вооооот такой толстой". И бедняга трудолюбиво клацал по клавиатуре, выписывая много лишнего. «Простые смертные» прелестно смотрелись бы, если бы в него вошли лишь первая часть и часть со Второй Миссией. Без Ирака и Эла Брубека в нём. Без книжных фестивалей и Криспена Херши. Без будущего в стиле «Безумного Макса». И даже, чего там кривить душой, без Хьюго Лэма и его романа в Альпах. За всем этим потоком ненужной информации хорологи и анахореты теряются, становятся плоскими картинками на цветастых обоях типовой квартиры. И всё же мастерства Митчелла вполне хватает, чтобы из «Сверхъестественного [Censored]» сделать конфетку. Это, конечно, не Leonidas и не Godiva, но вполне съедобное угощение.

Конечно, обидно обмануться насчёт предназначения Холли. Весь сюжет автор тщательно убирал от главной героини всех, кто мог оказать влияние на её судьбу. Складывалось впечатление: это нужно, чтобы сбылось нечто великое и грандиозное. Но ничего не случилось. Видимо, на это и намекает название «Простые смертные» (хотя оригинальное «Bone Clocks» куда символичнее). Остаётся, правда, надежда, что через 49 дней... Впрочем, не в этом романе. Мне не удалось полюбить Холли. Но удалось проникнуться волшебством её линии жизни: не «Дороги в никуда», а «Дороги в неведомое», где откроется нечто важное. Для чего и предназначено твоё земное странствие. Или хотя бы несколько часов, проведённых за чтением «Простых смертных».

Роман весьма актуален для обеих сторон Атлантики, так как затрагивает многие из скреп западного мира. Он будет близок всем, чью душу греет «Talking Heads». Впрочем, и любители «Talking Fog» найдут в битве Добра и Зла, развернувшейся по линии жизни Холли Сайкс, немало занимательного.

---

И снова о котах. На этот раз о котах на монетах.

Это с пятиевровика Латвии 2015 года. Конечно, данная монета из серебра и в обороте не появится.
Но симпатичная.
Имена котов видны плохо из-за затейливых завитушек почерка.
Их зовут Мурис, Нюрис, Инцис, Минцис и Пунцис.
Сама сказка так и называется - "Пять котов". Автор - Альберт Кроненберг

---

Просто понравилась картинка

---

В то время, как нам со всех сторон втыкают пользу отказа от наличных и поют славу безналу, даже в центре финансового мира нашей планеты раздаются голоса за наличные деньги.

Очень здравые мысли приведу здесь, а в конце дам ссылку на всю статью.

"Иметь «500 фунтов» на счете в банке Barclays в действительности означает, что «Barclays обещает вам доступ к 500 фунтам»".

"«автономная» природа наличных денег означает, что дистанционно изменить или заморозить их нельзя. Это препятствует реализации центральными банками «инновационной» денежно-кредитной политики, например установке отрицательных процентных ставок, которые медленно изменяют дистанционные банковские вклады дабы сподвигнуть людей на расходы."

Это перестало быть сделкой между мной и продавцом. Я имею дело с рядом неизвестных жаждущих прибыли третьих лиц, которые стоят между нами в качестве организаторов денежного потока, а также потенциальных «привратников». Если привратник не хочет быть связанным деловыми отношениями со мной, то и с продавцом вести дела я не смогу. Они могут подавлять, контролировать и обуславливать этот славный базовый ритуал капитализма — перечисление денег за передачу товара.

Упомянули ли мы, что благодаря ликвидации возможности сделок с наличными мы сможем видеть все, что вы делаете? Не унывайте, ведь если вам нечего скрывать, то нечего и бояться!

Брет Скотт (Brett Scott) - Ода звонкой монете

---

Латвийский мёд номиналом в пять евро.
Но в обороте его искать, конечно же, не стоит. Монетка будет распространяться исключительно для коллекционеров.

В Латвии отчеканят монеты в виде медовых сот. Банк Латвии подвел итоги конкурса на лучший дизайн коллекционной инновационной монеты. Победителем была признана работа Артура Аналта "Мед".
Как сообщает пресс-служба Банка Латвии всего на конкурс было подано 42 работы. Победитель получит премию в размере 2500 евро, а монета в виде медовых сот будет отчеканена в декабре 2017 года.

---

Давно, давно, я этого не наблюдал.

"Минфин начал подготовку к выпуску облигаций федерального займа (ОФЗ) для населения"

Источник

Главное, чтобы опять вот к этому не пришли

---

Синистер (Sinister), ужасы, США, фильм 2012 года


Писатель, чья карьера идёт вниз, переезжает в другой город, захватив семью. Настоящее мало волнует его. Большей частью сознания он цепляется за прошлое, когда успех детективного романа единственный раз вознёс его на заслуженный гребень славы. Все мечты и планы связаны с тем, чтобы снова оказаться на таком же гребне. Для этого выбирается дом, в котором произошло таинственное убийство. Семья почти в полном составе была повешена на дереве возле дома. Общей участи удалось избежать лишь маленькой девочке, но и она таинственно исчезла. Писатель горит желанием распутать клубок зловещих тайн и по окончании расследования написать мощный и мрачный роман, обречённый на успех.

Город сразу относится с подозрением к новым его жителям, ибо шериф прямым текстом намекает, что лучше бы всей семейке уехать, не разгружаясь. Дом тоже ведёт себя странно, обнаруживая в своих стенах зловещих созданий природы или загадочные вещицы. То, что это не банальная история о неуловимом маньяке, выясняется очень быстро. На чердаке таинственным образом появляется коробка, набитая старыми кинолентами, в комплект к которым входит и проектор. Первая же лента являет главному герои убийство прежних жителей дома во всех деталях. А есть и другие коробки. И в них не менее страшные истории, снятые в разные годы в разных штатах.

Одна из них посвящена бассейну, где гибнет очередная семья. Но в отражении воды единственный зритель ловит мерцающий блик, который при нажатии паузы оказывается странным уродливым лицом. Маска? Инопланетянин? Существо иного мира? Или пришелец из Инферно? Это бледное треугольное лицо главному герою придётся обнаружить на каждой плёнке, но он не в силах понять, что за создание предстало перед его глазами в момент просмотра давних трагедий. Опытный глаз писателя замечает также таинственный символ, который выводит на профессора, интересующегося древними богами. Символ принадлежит богу из Вавилона - Багулу, который поддерживает своё существование, питаясь душами детей. С этого момента дети прошлого и настоящего выходят на первый план.

То, что убийства собственных семей организовали дети, которых не нашли, понимаешь задолго до того, как главный герой посмотрит полные версии фильмов. Однако это понимание не дарит разочарование. Ведь неизвестно, кто же переродится в коварного и хладнокровного убийцу: сын или дочь?

Самыми удачными пугающими моментами фильма выступают ночные съёмки, когда в темноте происходит нечто непонятное, и от этого будоражащее (кадры в ночи лично я смотрел, переведя режим на маленький экран, ибо в окружении рекламных баннеров события выглядят не столь угрожающими, как на полноэкранье). Ночные беды заставляют писателя задуматься об отступлении. Но как раз отъезд из взбесившегося дома и нажимает спусковой крючок грядущей катастрофы. Автомобиль резво уносится из города, увозя всю семью. Однако вместо одного из её членов в машине сидит некое существо. Чужое. Непонятное. Имеющее конкретную цель и знающее, как достичь этой цели. Всем кажется, что беды и невзгоды остались в зловещем поместье, и только одному точно известно, что в сундучке с мрачными кинолентами прибавится ещё одна. Так и происходит. Если переводить на язык образов, то можно представить эту историю, как поход разведгруппы героев в глубокий тыл могущественного врага. Однако в составе разведгруппы уже есть предатель. Поэтому никто не вернётся. В том числе, и предавший. И от этого остаётся тоскливое и противное чувство. Нечто, схожее с отвращением.

Фильм крайне рекомендуется всем, кто исповедует принципы чайлдфри, для основательного укрепления выбранной позиции. И в самом деле, при просмотре категорически не хочется оказаться на месте любого взрослого героя из этой картины. Правда, замечу, что и на месте любого ребёнка тоже оказываться не хочется. И убиваемого. И убивающего. В связи с последним возникает странный вопрос: а что же получает в итоге истребитель собственной семьи? Предательству всегда содействует награда или некое условие. В детских историях предателю вручают банку варенья и корзину печенья. Во взрослых сюжетах, где всё гораздо сложнее, предатель может действовать не за награду, а, скажем, содействовать спасению близких. Но тут не вырисовывается ровным счётом ничего. Я бы ещё понял, если бы каждого из будущих истребителей планомерно запугивали. Страх творит чудеса, и ужас перед неведомым вполне способен толкнуть ребёнка на расправу с теми, от кого он не чувствует опасности. Всё, что угодно, лишь бы страх закончился. Однако тут ужас испытывают разве что будущие жертвы. Истребители же начинают миссию добровольно и чуть ли не с песней. Но зачем? Что толкает их на расправу? Стремления уйти на ту сторону, что в конечном счёте происходит с выполнившим условие, не наблюдается. Да и не выглядит потусторонний мир благословенной Страной Чудес. Пожалуй, причины, толкающие переродившегося ребёнка на расправу со своими, остаются главной загадкой фильма.

Впрочем, на данный сюжет можно взглянуть и с другой точки зрения. Разве не является предателем собственной семьи сам главный герой? Разве его кто-то заставлял выбирать для нового места жительства особняк, овеянный кровавой славой. К тому же скрыть прошлое этого дома от семьи. Ведь мать и дети воспротивились бы (и я в этом уверен!) идее жить в доме, где свершилось таинственное убийство. Получается, что ради призрачной возможности ухватить за хвост авторскую удачу ещё раз, писатель хладнокровно укладывает собственную семью на жертвенный алтарь ещё до первых кадров кинокартины. Этот выбор нельзя назвать делом случая. Покупка дома и переезд свершаются планомерно. Просто наличие сверхъестественных сил не были включены в эти планы. Конечно, можно сказать, что писатель хотел блага своей семье, ведь сумей он создать ещё один бестселлер... Но это как раз хороший пример, когда благими намерениями писатель выложил дорогу в ад и себе, и своей семье. Ну, кроме одного члена, выписавшегося из числа "своих" и заработавшего дорогу не в преисподнюю, а в злобное заэкранье. Но случилась бы эта "выписка", если бы для переезда был выбран иной дом?

Неразгаданным остаётся и вопрос, кто же такой этот загадочный Sinister, вынесенный в название фильма? Оказывается, это самая лёгкая из неразгаданных тайн. Дословно слово переводится, как "Мрачный" или "Зловещий". Но наши прокатчики мудро решили оставить красиво звучащее название непереведённым.

---

Небольшой рассказ, иллюстрирующий принцип, что наш человек всё, что угодно, для своей пользы приспособит.
И своё, и чужое.
И чужое, конечно же, в первую очередь.
Немного перекликается с фразой конца 90-х: "Растёт благосостояние российских граждан. В автобусах перестали пропадать молотки для разбивания стёкол".
Но рассказ написан в 1990 году, ещё при СССР.

Любовь и Евгений Лукины. "Отдай мою посадочную ногу!"

Любовь и Евгений Лукины. "Отдай мою посадочную ногу!"

Алёха Черепанов вышел к посёлку со стороны водохранилища. Под обутыми в целлофановые пакеты валенками похлюпывал губчатый мартовский снег. Сзади остался заветный заливчик, издырявленный, как шумовка, а на дне рюкзачка лежали — стыдно признаться — три окунька да пяток краснопёрок. Был ещё зобанчик, но его утащила ворона.
Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от посёлка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-верёвочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, не дай Бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придётся по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте.
Лёха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур (отмахаться в случае чего от хозяйского Урвана), взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав: «Сдох, что ли, наконец?..» — Лёха вошёл во двор.
Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на чёрных рёбрах раздетой на зиму теплицы шуршали белёсые клочья полиэтилена.
Смеркалось. В домишках за оврагом уже начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..
— Хозяева! Гостей принимаете?
Тишина.
Постучал, погремел щеколдой, прислушался. Такое впечатление, что в сенях кто-то был. Дышал.
— Петро, ты, что ли?
За дверью перестали дышать. Потом хрипло осведомились:
— Кто?
— Да я это, я! Лёха! Своих не узнаёшь?
— Лёха… — недовольно повторили за дверью. — Знаем мы таких Лёх… А ну заругайся!
— Чего? — не понял тот.
— Заругайся, говорю!
— Да иди ты!.. — рассвирепев, заорал Алексей. — Котелок ты клёпаный! К нему как к человеку пришли, а он!..
Лёха плюнул, вскинул на плечо ледобур и хотел уже было сбежать с крыльца, как вдруг за дверью загремел засов и голос Петра проговорил торопливо:
— Слышь… Я сейчас дверь приотворю, а ты давай входи, только по-быстрому…
Дверь действительно приоткрылась, из щели высунулась рука и, ухватив Алексея за плечо, втащила в отдающую перегаром темноту. Снова загремел засов.
— Чего это ты? — поражённо спросил Лёха. — Запил — и ворота запер?.. А баба где?
— Баба? — В темноте посопели. — На хутор ушла… К матери…
— А-а… — понимающе протянул мало что понявший Лёха. — А я вот мимо шёл — дай, думаю, зайду… Веришь, за пять лет вторая рыбалка такая… Ну не берёт ни на что, и всё тут…
— Ночевать хочешь? — сообразительный в любом состоянии, спросил Петро.
— Да как… — Лёха смутился. — Вижу: к поезду не успеваю, а на станции утра ждать — тоже, сам понимаешь…
— Ну заходь… — как-то не по-доброму радостно разрешил Петро и, хрустнув в темноте ревматическими суставами, плоскостопо протопал в хату. Лёха двинулся за ним и тут же лобызнулся с косяком — аж зубы лязгнули.
— Да что ж у тебя так темно-то?!
Действительно, в доме вместо полагающихся вечерних сумерек стояла всё та же кромешная чернота, что и в сенях.
— Сейчас-сейчас… — бормотал где-то неподалёку Петро. — Свечку запалим, посветлей будет…
— Провода оборвало? — поинтересовался Лёха, скидывая наугад рюкзак и ледобур. — Так, вроде, ветра не было…
Вместо ответа Петро чиркнул спичкой и затеплил свечу. Масляно-жёлтый огонёк задышал, подрос и явил хозяина хаты во всей его красе. Коренастый угрюмый Петро и при дневном-то освещении выглядел диковато, а уж теперь, при свечке, он и вовсе напоминал небритого и озабоченного упыря.
Лёха стянул мокрую шапку и огляделся. Разгром в хате был ужасающий. Окно завешено байковым одеялом, в углу — толстая, как виселица, рукоять знаменитого черпака, которым Петро всю зиму грёб мотыль на продажу. Видимо, баба ушла на хутор к матери не сегодня и не вчера.
Размотав бечёвки, Лёха снял с валенок целлофановые пакеты, а сами валенки определил вместе с шапкой к печке — сушиться. Туда же отправил и ватник. Хозяин тем временем слазил под стол и извлёк оттуда две трёхлитровые банки: одну — с огурцами, другую — известно с чем. Та, что известно с чем, была уже опорожнена на четверть.
— Спятил? — сказал Лёха. — Куда столько? Стаканчик приму для сугреву — и всё, и прилягу…
— Приляжь-приляжь… — ухмыляясь, бормотал Петро. — Где приляжешь, там и вскочишь… А то что ж я: всё один да один…
«Горячка у него, что ли?» — с неудовольствием подумал Лёха и, подхватив с пола рюкзак, отнёс в сени, на холод. Возвращаясь, машинально щёлкнул выключателем.
Вспыхнуло электричество.
— Потуши! — испуганно закричал Петро. Белки его дико выкаченных глаз были подёрнуты кровавыми прожилками.
Лёха опешил и выключил, спорить не стал. Какая ему, в конце концов, разница! Ночевать пустили — и ладно…
— Ишь, раздухарился… — бормотал Петро, наполняя всклень два некрупных гранёных стаканчика. — Светом щёлкает…
Решив ничему больше не удивляться, Алексей подсел к столу и выловил ложкой огурец.
— Давай, Лёха, — с неожиданным надрывом сказал хозяин. Глаза — неподвижные, в зрачках — по свечке. — Дерябнем для храбрости…
Почему для храбрости, Лёха не уразумел. Дерябнули. Первач был убойной силы. Пока Алексей давился огурцом, Петро успел разлить по второй. В ответ на протестующее мычание гостя сказал, насупившись:
— Ничего-ничего… Сейчас сало принесу…
Привстал с табуретки и снова сел, хрустнув суставами особенно громко.
— Идёт… — плачуще проговорил он. — Ну точно — идёт… Углядел-таки… Надо тебе было включать!..
— Кто?
Петро не ответил — слушал, что происходит снаружи.
— На крыльцо подымается… — сообщил он хриплым шёпотом, и в этот миг в сенях осторожно стукнула щеколда.
— Открыть?
Петро вздрогнул. Мерцающая дробинка пота скатилась по виску и увязла в щетине.
— Я те открою!.. — придушенно пригрозил он.
Кто-то потоптался на крыльце, ещё раз потрогал щеколду, потом сошёл вниз и сделал несколько шагов по хрупкому, подмёрзшему к ночи снегу. Остановился у занавешенного одеялом окна.
— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — раздался откуда-то из-под земли низкий с подвыванием голос.
Лёха подскочил, свалил стаканчик, едва не опрокинул свечку.
— Что это?!
Петро молчал, бессмысленно уставясь на растёкшуюся по клеёнке жидкость. Губы его беззвучно шевелились.
— Чего льёшь-то!.. — мрачно выговорил он наконец. — Добро переводишь…
— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — ещё жутче провыло из печки.
Лёха слетел с табурета и схватил ледобур.
— Да сиди ты… — буркнул Петро, снова снимая пластмассовую крышку с трёхлитровой банки. — Ничего он нам не сделает… Прав не имеет, понял?.. Так, попугает чуток…
Ничего не понимающий Лёха вернулся было к столу и тут же шарахнулся вновь, потому что одеяло на окне всколыхнулось.
— Сейчас сбросит… — с содроганием предупредил Петро. Лёхин стаканчик он наполнил, однако, не пролив ни капли.
Серое байковое одеяло с треугольными подпалинами от утюга вздувалось, ходило ходуном и наконец сорвалось, повисло на одном гвозде. Лунный свет отчеркнул вертикальные части рамы. Двор за окном лежал, утопленный наполовину в густую тень, из которой торчал остов теплицы с шевелящимися обрывками полиэтилена.
Затем с той стороны над подоконником всплыла треугольная зеленоватая голова на тонкой шее. Алексей ахнул. Выпуклые, как мыльные пузыри, глаза мерцали холодным лунным светом. Две лягушачьи лапы бесшумно зашарили по стеклу.
— Кто это? — выпершил Лёха, заслоняясь от видения ледобуром.
— Кто-кто… — недовольно сказал Петро. — Инопланетян!..
— Кто-о?!
— Инопланетян, — повторил Петро ещё суровее. — Газет, что ли, не читаешь?
— Слушай, а чего ему надо? — еле выговорил насмерть перепуганный Лёха.
— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — простонало уже где-то на чердаке.
Петро передёрнуло.
— Под покойника, сволочь, работает, — пожаловался он. — Знает, чем достать… Я ж их, покойников, с детства боюсь. — Взболтнул щетинистыми щеками и повернулся к Лёхе. — Да ты садись, чего стоять-то?.. Брось ледобур! Брось, говорю… Я вон тоже поначалу с дрыном сидел… — И Петро кивнул на рукоятку черпака в углу.
Во дворе трепыхались посеребрённые луной обрывки полиэтилена. Инопланетянина видно не было. Лёха бочком подобрался к табуретке и присел, прислонив ледобур к столу. Оглушил залпом стаканчик и, вздрогнув, оглянулся на окно.
— Ты, главное, не бойся, — сипло поучал Петро. — В дом он не войдёт, не положено… Я это уже на третий день понял…
— Отдай! — внятно и почти без подвывания потребовал голос.
— Не брал я твою ногу! — заорал Петро в потолок. — Вот привязался, лупоглазый!.. — в сердцах сказал он Лёхе. — Упёрся, как баран рогом: отдай да отдай…
— А что за нога-то? — шёпотом спросил Лёха.
— Да подпорку у него кто-то с летающей тарелки свинтил, — нехотя пояснил Петро. — А я как раз мимо проходил — так он, видать, на меня подумал…
— Отдай-й-й!.. — задребезжало в стёклах.
— Ишь как по-нашему чешет!.. — оторопело заметил Лёха.
— Научился… — сквозь зубы отвечал ему Петро. — За две-то недели! Только вот матом пока не может — не получается… Давай-ка ещё… для храбрости…
— Не отдашь? — с угрозой спросил голос.
Петро заёрзал.
— Сейчас кантовать начнёт, — не совсем понятно предупредил он. — Ты только это… Ты не двигайся… Это всё так — видимость одна… — И, подозрительно поглядев на Лёху, переставил со стола на пол наиболее ценную из банок.
Дом крякнул, шевельнулся на фундаменте и вдруг с треском накренился, явно приподнимаемый за угол. Вытаращив глаза, Лёха ухватился обеими руками за края столешницы.
На минуту пол замер в крутом наклоне, и было совершенно непонятно, как это они вместе со столом, табуретками, банками, ледобуром и прочим до сих пор не въехали в оказавшуюся под ними печь.
— А потом ещё на трубу поставит, — нервно предрёк Петро, и действительно — после короткой паузы хата вновь заскрипела и перепрокинулась окончательно. Теперь они сидели вниз головами, пол стал потолком, и пламя свечи тянулось книзу.
— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — проревело чуть ли не над ухом.
— Не вскакивай, слышь! — торопливо говорил Петро. — Это он не хату, это он у нас в голове что-то поворачивает… Ты, главное, сиди… Вскочишь — убьёшься…
— Долго ещё? — прохрипел Лёха. Ему было дурно, желудок подступал к горлу.
— А-а!.. — сказал Петро. — Не нравится? Погоди, он ещё сейчас кувыркать начнёт…
Лёха даже не успел ужаснуться услышанному. Хата кувыркнулась раз, другой… Третьего раза Лёха не запомнил.
Очнулся, когда уже всё кончилось. Еле разжал пальцы, выпуская столешницу. Петро сидел напротив — бледный, со слезой в страдальчески раскрытых глазах.
— Главное — что? — обессиленно проговорил он. — Главное — не верит, гад!.. Обидно, Лёха…
Шмыгнул носом и полез под стол — за банкой. В окне маячило зелёное рыльце инопланетянина. Радужные, похожие на мыльные пузыри глаза с надеждой всматривались в полумрак хаты.
— А ты её точно не брал? Ну, ногу эту…
Петро засопел.
— Хочешь, перекрещусь? — спросил он и перекрестился.
— Ну так объясни ему…
— Объясни, — сказал Петро.
Лёха оглянулся. За окном опять никого не было. Где-то у крыльца еле слышно похрустывал ломкий снежок.
— Слышь, друг… — жалобно позвал Лёха. — Ошибка вышла. Зря ты на него думаешь… Не брал он у тебя ничего…
— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — простонало из сеней.
— Понял? — сказал Петро. — Лягва лупоглазая!..
— Так, может, милицию вызвать?
— Милицию?! — Вскинувшись, Петро выкатил на Лёху налитые кровью глаза. — А аппарат? А снасти куда? Что ж мне теперь, всё хозяйство вывозить?.. Милицию…
Алексей хмыкнул и задумался.
— Урван убёг… — с горечью проговорил Петро, раскачиваясь в тоске на табуретке. — Цепь порвал — и убёг… Все бросили, один сижу…
— Ты погоди… — с сочувствием глядя на него, сказал Лёха. — Ты не отчаивайся… Что-нибудь придумаем… Разумное же существо — должен понять…
— Не отдашь? — спросило снаружи разумное существо.
— Давай-ка ещё примем, — покряхтев, сказал Петро. — Бог его знает, что он там надумал…
Приняли. Прислушались. Хата стояла прочно, снаружи — ни звука.
— Может, отвязался? — с надеждой шепнул Лёха.
Петро решительно помотал небритыми щеками.
Некое едва уловимое журчание коснулось Лёхиного слуха. Ручей — в начале марта? Ночью?.. Лёха заморгал, и тут журчание резко усилило громкость — всклокотало, зашипело… Ошибки быть не могло: за домом, по дну глубокого оврага, подхватывая мусор и ворочая камни, с грохотом неслась неизвестно откуда взявшаяся вода. Вот она взбурлила с натугой, явно одолевая какую-то преграду, и через минуту снесла её с треском и звоном лопающейся проволоки.
— Мосток сорвало… — напряжённо вслушиваясь, сказал Петро.
Светлый от луны двор внезапно зашевелился: поплыли щепки, досточки. Вода прибывала стремительно. От калитки к подоконнику прыгнула лунная дорожка. Затем уровень взлетел сразу метра на полтора и окно на две трети оказалось под водой. Дом покряхтывал, порывался всплыть.
— Сейчас стёкла выдавит, — привизгивая от страха, проговорил Алексей.
— Хрен там выдавит, — угрюмо отозвался Петро. — Было б чем выдавливать!.. Он меня уж и под землю вот так проваливал…
В пронизанной серебром воде плыла всякая дрянь: обломок жерди с обрывками полиэтилена, брезентовый рюкзачок, из которого выпорхнули вдруг одна за другой две краснопёрки…
— Да это ж мой рюкзак, — поражённо вымолвил Лёха. — Да что ж он, гад, делает!..
Голос его пресёкся: в окне, вытолкав рюкзачок за границу обзора, заколыхался сорванный потоком горбыльно-верёвочный мосток и запутавшийся в нём бледный распухший утопленник, очень похожий на Петра.
— Тьфу, погань! — Настоящий Петро не выдержал и, отвернувшись, стал смотреть в печку.
— Окно бы завесить… — борясь с тошнотой, сказал Лёха и, не получив ответа, встал. Подобрался к висящему на одном гвозде одеялу, протянул уже руку, но тут горбыльно-верёвочную путаницу мотнуло течением и Лёха оказался с покойником лицом к лицу. Внезапно утопленник открыл страшные глаза и, криво разинув рот, изо всех сил ударил пухлым кулаком в стекло.
Лёха так и не понял, кто же всё-таки издал этот дикий вопль: утопленник за окном или он сам. Беспорядочно отмахиваясь, пролетел спиной вперёд через всю хату и влепился в стену рядом с печкой.
…Сквозь целые и невредимые стёкла светила луна. Потопа — как не было. Бессмысленно уставясь на оплывающую свечу, горбился на табуретке небритый Петро. Нетвёрдым шагом Лёха приблизился к столу и, чудом ничего не опрокинув, плеснул себе в стакан первача.
— А не знаешь, кто у него мог эту ногу свинтить? — спросил он, обретя голос.
Петро долго молчал.
— Да любой мог! — буркнул он наконец. — Тут за оврагом народ такой: чуть зевнёшь… Вилы вон прямо со двора спёрли — и Урван не учуял…
— Ну ни стыда ни совести у людей! — взорвался Лёха. — Ведь главное: свинтил — и спит себе спокойно! А тут за него…
Он замолчал и с опаской выглянул в окно. Зеленоватый маленький инопланетянин понуро стоял у раздетой на зиму теплицы. Видимо, обдумывал следующий ход.
— Чего он там? — хмуро спросил Петро.
— Стоит, — сообщил Лёха. — Теперь к поленнице пошёл… В дровах копается… Не понял! Сарай, что ли, хочет поджечь?..
— Да иди ты! — испуганно сказал Петро и вмиг очутился рядом.
Инопланетянин с небольшой охапкой тонких чурочек шёл на голенастых ножках к сараю. Свалил дрова под дверь и обернулся, просияв капельками глаз.
— Не отдашь?
— Запалит ведь! — ахнул Петро. — Как пить дать запалит!
Он метнулся в угол, где стояла чудовищная рукоять черпака. Схватил, кинулся к двери, но на пути у него встал Лёха.
— Ты чего? Сам же говорил: видимость!..
— А вдруг нет? — рявкнул Петро. — Дрова-то — настоящие!
Тут со двора послышался треск пламени, быстро перешедший в рёв. В хате затанцевали алые отсветы.
— Запалил… — с грохотом роняя рукоятку, выдохнул Петро. — Неужто взаправду, а? У меня ж там аппарат в сарае! И снасти, и всё…
Лёха припал к стеклу.
— Чёрт его знает… — с сомнением молвил он. — Больно дружно взялось… Бензином вроде не поливал…
Часто дыша, Петро опустился на табуретку.
В пылающем сарае что-то оглушительно ахнуло. Крыша вспучилась. Лазоревый столб жара, насыщенный золотыми искрами, выбросило чуть ли не до луны.
— Фляга… — горестно тряся щетинами, пробормотал Петро. — Может, вправду отдать?..
Лёха вздрогнул и медленно повернулся к нему.
— Что?.. — ещё не смея верить, спросил он. — Так это всё-таки ты?..
Петро подскочил на табуретке.
— А пускай курятник не растопыривает! — злобно закричал он. — Иду — стоит! Прямо на краю поля стоит! Дверца открыта — и никого! А у меня сумка с инструментом! Так что ж я, дурее паровоза?! Подпёр сбоку чуркой, чтоб не падала, ну и…
— Погоди! — ошеломлённо перебил Лёха. — А как же ты… В газете же пишут: к ним подойти невозможно, к тарелкам этим! Страх на людей нападает!..
— А думаешь — нет? — наливаясь кровью, заорал Петро. — Да я чуть не помер, пока отвинчивал!..
— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — с тупым упорством завывал инопланетянин.
— Отдаст! — торопливо крикнул Лёха. — Ты погоди, ты не делай пока ничего… Отдаст он!
— А чего это ты чужим добром швыряешься? — ощетинившись, спросил Петро.
— Ты что, совсем уже чокнулся? — в свою очередь заорал на него Лёха. — Он же от тебя не отстанет! Тебя ж отсюда в дурдом отвезут!
— И запросто… — всхлипнув, согласился Петро.
— Ну так отдай ты ему!..
Петро закряхтел, щетинистое лицо его страдальчески перекривилось.
— Жалко… Что ж я, зазря столько мук принял?..
Лёха онемел.
— А я? — страшным шёпотом начал он, надвигаясь на попятившегося Петра. — Я их за что принимаю, гад ты ползучий?!
— Ты чего? Ты чего? — отступая, вскрикивал Петро. — Я тебя что, силком сюда тащил?
— Показывай! — неистово выговорил Лёха.
— Чего показывай? Чего показывай?
— Ногу показывай!..
То и дело оглядываясь, Петро протопал к разгромленной двуспальной кровати в углу и, заворотив перину у стены, извлёк из-под неё матовую полутораметровую трубу с вихляющимся полированным набалдашником.
— Только, слышь, в руки не дам, — предупредил он, глядя исподлобья. — Смотреть — смотри, а руками не лапай!
— Ну и на кой она тебе?
— Да ты что! — Петро даже обиделся. — Она ж раздвижная! Гля!
С изрядной ловкостью он насадил набалдашник поплотнее и, провернув его в три щелчка, раздвинул трубу вдвое. Потом — вчетверо. Теперь посадочная нога перегораживала всю хату — от кровати до печки.
— На двенадцать метров вытягивается! — взахлёб объяснял Петро. — И главное — лёгкая, зараза! И не гнётся! Приклепать черпак полтора на полтора — это ж сколько мотыля намыть можно! Семьдесят пять копеек коробо́к!..
Лёха оглянулся. В окне суетился и мельтешил инопланетянин: подскакивал, вытягивал шеёнку, елозил по стеклу лягушачьими лапками.
— Какой мотыль? — закричал Лёха. — Какой тебе мотыль? Да он тебя за неделю в гроб вколотит!
Увидев инопланетянина, Петро подхватился и, вжав в голову плечи, принялся торопливо приводить ногу в исходное состояние.
— Слушай, — сказал Лёха. — А если так: ты ему отдаёшь эту хреновину… Да нет, ты погоди, ты дослушай!.. А я тебе на заводе склепаю такую же! Из дюраля! Ну?
Петро замер, держа трубу, как младенца. Его раздирали сомнения.
— Гнуться будет… — выдавил он наконец.
— Конечно, будет! — рявкнул Лёха. — Зато тебя на голову никто ставить не будет, дурья твоя башка!
Петро медленно опустился на край кровати. Лицо отчаянное, труба — на коленях.
— До белой горячки ведь допьёшься, — сказал Лёха.
Петро замычал, раскачиваясь.
— Пропадёшь! Один ведь остался! Баба — ушла! Урван — на что уж скотина тупая! — и тот…
Петро поднял искажённое мукой лицо.
— А не врёшь?
— Это насчёт чего? — опешил Лёха.
— Ну, что склепаешь… из дюраля… такую же…
— Да вот чтоб мне провалиться!
Петро встал, хрустнув суставами, и тут же снова сел. Плечи его опали.
— Сейчас пойду дверь открою! — пригрозил Лёха. — Будешь тогда не со мной — будешь тогда с ним разговаривать!
Петро зарычал, сорвался с места и, тяжело бухая ногами, устремился к двери. Открыл пинком и исчез в сенях. Громыхнул засов, скрипнули петли, и что-то с хрустом упало в ломкий подмёрзший снег.
— На, подавись! Крохобор!
Снова лязгнул засов, и Петро с безумными глазами возник на пороге. Пошатываясь, подошёл к табуретке. Сел. Потом застонал и с маху треснул кулаком по столешнице. Банка, свечка, стаканчики — всё подпрыгнуло. Скрипнув зубами, уронил голову на кулак.
Лёха лихорадочно протирал стекло. В светлом от луны дворе маленький инопланетянин поднял посадочную ногу и, бережно обтерев её лягушачьими лапками, понёс мимо невредимого сарая к калитке. Открыв, обернулся. Луна просияла напоследок в похожих на мыльные пузыри глазах.
Калитка закрылась, брякнув ржавой щеколдой. Петро за столом оторвал тяжёлый лоб от кулака, приподнял голову.
— Слышь… — с болью в голосе позвал он. — Только ты это… Смотри не обмани. Обещал склепать — склепай… И чтобы раздвигалась… Чтобы на двенадцать метров…

---

Осколок французской революции в детской песне

Длинное название небольшого городка Auxerre легко трансформируется в краткое «Осер», ведь французское правописание и произношение написанного таят порой причудливые сюрпризы (владельцы Renault и Peugeot меня поймут). Бродя по его улочкам, я даже не подозревал, что мне придётся вспомнить школьную программу младших классов. Причём предмет, который никогда не был в линейке основных.


Действительно, распевая на уроках пения то ли во втором, то ли в третьем классе:
«В дождь и мороз, ступая важно,
Носит кафтан он свой бумажный.
Да, да, да это так!
Кадэ Руссель большой чудак!»,
я представлял себе весёлого толстяка, обладавшего таким же обликом, как и неунывающий Кола Брюньон — пожалуй, самый известный герой Ромена Роллана. И толстяк этот поведением полностью соответствовал фольклорному персонажу вроде нашего Иванушки-дурачка. Ведь только человек недалёкого ума строит дом без крыши или шьёт кафтан из бумаги. Песенка давно забылась и не вспомнилась бы, не наткнись я на мостовой взглядом на золотистую стрелочку, где был изображён молодцеватый человек в треуголке, а под этим изображением значилось смутно знакомое имя.

Оказывается, оно принадлежало реальному жителю Осера второй половины восемнадцатого века. Собственно, здесь значится даже не имя, а прозвище. И это снова трансформация французского написания и произношения. Затейливое «Кадэ» именем не является. Но если взглянуть на его написание «Cadet», то перед нами абсолютно знакомое слово, давно прописавшееся и в русском словаре. Правда, здесь у него несколько иное значение, не имеющее отношения к воспитанникам военных училищ, — «Младший». На самом деле, он носил имя William Joseph Rouselle и действительно являлся младшим ребёнком в семье. В Осере он появился в 20 лет. Начав карьеру с неприметной должности лакея, Уильям Джозеф медленно поднимался по карьерной лестнице, добравшись до места писаря при судебном приставе. Возможно, мир никогда бы не узнал о мелком чиновнике, коих не счесть, если бы не Французская революция. Нет, Уильям Джозеф не сражался на баррикадах в Париже и не входил в число легендарных коммунаров. Он был тем, кого принято называть «пропагандистом» или «агитатором».

Осер находится от Парижа в 130 километрах. Сейчас по скоростному шоссе это расстояние можно проехать за час или даже меньше. Однако для тех времён охваченная революцией столица казалась весьма далёким местом. В Осере порой продолжалось прежнее «сонное царство», и число «ройялистов» было куда выше, чем приверженцев революции. Поэтому неудивительно, что агитационные призывы Уильяма Джозефа сначала вызывали недоумение, а после откровенные насмешки. Ему посвящали карикатуры, и на этих рисунках он представал вовсе не миролюбивым толстячком, а худым желчным и столь отвратным типом, что его изображение я, пожалуй, приводить воздержусь.

Апофеозом явился 1792 год, когда писатель Гаспар де Шеню сочиняет едкий текст, который прекрасно ложится на музыку. В стихах нет ни строчки о революционных наклонностях главного героя, но перед нами предстаёт человек, своими поступками доказывающий, что к его словам прислушиваться крайне не рекомендуется. Песню весело напевал весь город. Казалось, личность «малыша Русселя» смешана с грязью, но тут история вывернула интересный финт. Северная революционная армия, где оказались и рекрутированные жители Осера, подхватила эту песню. В трудные времена, когда дух, истощённый сражениями, могла поднять лишь весёлая песня, «Кадэ Руссель», наполненная шутками, стала чуть ли не гимном. Соперничать с ней могла лишь знаменитая «Марсельеза», которую распевала Рейнская революционная армия (и которая, в итоге, остаётся гимном Франции и по сей день). Понятное дело, что у сатирической миниатюры не было шанса стать главной песней государства, зато она снискала народную любовь.

Замечу, что если следовать по осерским золотым стрелочкам, то к памятнику Кадэ Русселю не явишься. Они уводят к городским достопримечательностям. Памятник всемирно знаменитому гражданину города стоит неподалёку от Часового Квартала на площади Charles-Surugue. Из облика исчезли желчные и злобные черты. Красавцем его, конечно, не назвать, но перед нами явно человек, который чувствует вкус к жизни и радуется любому солнечному дню. Памятник цветной, и под ногами у героя не монолитный пьедестал, а симпатичный фонтан.

Уильям Джозеф, разумеется, не узнал, насколько велика его слава как героя шутливой песни. После революции он продолжает занимать скромные должности, женится вторично и умирает, не оставив потомства. Возможно, и песня постепенно забылась бы, но она незаметно, шаг за шагом, втиснулась в сокровищницу мирового искусства. Виктор Гюго в романе «Девяносто три» вкладывает её в уста Дантона. Она звучит в балете Чайковского «Щелкунчик» среди прочих детских песенок. В 1919 году тройка известных композиторов того времени преобразуют её для концертного исполнения, а в 1930 году эта тема получает воплощение как композиция для небольшого оркестра. Песня переводится на множество языков. Надо заметить, что наиболее популярный вариант на русском более жесток к герою, чем оригинал. Ведь эпитет «большой чудак» куда обиднее, чем «bon enfant» («хороший малый»).

Киноискусство преобразило образ революционного агитатора в весёлого искателя приключений. Быть может, реальный Уильям Джозеф сильно позавидовал бы своей киношной судьбе, ведь там в него влюблены аж три девушки. Его прогоняет мэр, боящийся за красотку-дочь Изабель. Его сопровождает верный друг Жером. На него кидает взгляд таинственная Маргарита. Но сердце авантюриста-революционера достанется цыганской красотке Виолетте.

Осер хранит воспоминания о своём гражданине, получившем столь неожиданную известность, превратив Кадэ Русселя в незримого гида. Можно целый день бродить по стрелочкам, делая остановки у больших золочёных прямоугольников, с которых нам также улыбается Уильям Джозеф. Каждый из них имеет номер и обозначает очередную городскую достопримечательность. Есть и улица, носящая его имя (правда, весьма далеко от памятника). Этот образ является и талисманом местного футбольного клуба. Вот таким оригинальным образом можно вписать себя во всемирную историю и добиться, чтобы песню о тебе распевали по всему миру ещё долгие годы.

---

Фрагменты из испанской рецензии на фильм "Горячий снег"
(постороннему взгляду жителя юга Европы никогда не понять тех, кто там был)


Действие кинокартины «Горячий снег» разворачивается на берегах реки Мышкова, примерно в 70 километрах от того места, где находились войска Паулюса. Согласно фильму (который, несмотря ни на что, стоит посмотреть), советские войска стойко отражали натиск огромных полчищ Манштейна, рвавшихся к Сталинграду.

Для любителей военной истории «Горячий снег» представляет собой почти уникальный источник информации, позволяющий понять психологию советских людей в годы Второй мировой войны, которым внушили, что умереть за свою Родину — это великая честь, и отступать перед лицом врага нельзя.

Картина смотрится с большим интересом, несмотря на то, что была снята давно, в самый разгар холодной войны. Ее создатели воспевают советских солдат, забывая о других участниках битвы: попавших в окружение немцах, которые сотнями умирали от холода в окруженном городе.

Ага, нам прямо-таки было необходимо показать страдающих немцев, неведомо как оказавшихся в зимнем городе на Волге. Пробудить сочувствие. Навести на мысль, что не так уж были неправы немецкие вояки, забравшиеся вглубь российской земли. Закончить тем, что немыслимо было Советской Армии ставить окружённую армию в столь нечеловеческие условия. А ведь могли же подогнать автобусы и вывезти из города на территории, контролируемые "умеренными оккупантами".

Единственная стоящая мысль в огромном тексте - "стоит посмотреть"
Полный вариант рецензии здесь:
История о том, как в суровую зиму немецкая армия попала в окружение в Сталинграде

---

Романтизация замков наблюдается не только у нас, где большинство граждан знакомо с замками разве что по фильмам-сказкам. Там, где замков предостаточно, детям разъясняют их суть с первых лет жизни. Под катом три разворота из немецкой книги, главный герой которой мальчишка, живущий в средневековом замке. Сюжет здесь не столь ценен, как акцентирование внимание на тех или иных аспектах замковой жизни. Согласился бы променять современный ребёнок благоустройство квартиры 21-го века на жизнь в замке?

смотреть картинки

---

Из цикла "Коротко и ясно"

— Сынок, реши задачку. У меня 850 рублей. У мамы 150 рублей. Сколько денег у мамы?
— 1000 рублей.
— Верно, сынок.

---

Белая ворона в тёмном доме (рецензия на фильм «Багровый пик»)

Если бы меня попросили охарактеризовать сюжет «Багрового пика» неким символом, я бы выбрал противостояние Англии и оторвавшейся от неё Америки. Затхлого прошлого и энергичного настоящего. Призраков минувших дней и времени, которое закладывает грядущее. И всё же Англия и Америка, как единство и борьба двух противоположностей.

Пролог с призраками

Гильермо дель Торо умеет подать непознанное необычно, нестандартно, когда нейтральные или даже симпатизирующие тебе сверхъестественные сущности наделены столь ужасающим обликом, что хочется оказаться от них как можно дальше и больше никогда не вспоминать. Тень длинных крючковатых пальцев на слабо освещённой стене выглядит чуть ли не страшнее призрака, который явится следом. Но вместе с предостерегающим страшилищем зритель получает и первый подвиг Эдит. Она не может просто закрыться одеялом с головой. Чтобы жить дальше, она должна встать и идти по тёмному коридору, проверяя, прячется ли там призрак. И она идёт. Первый поход в мир потустороннего делает её победительницей. Призрака не обнаруживается. Значит, можно спокойно взрослеть и становиться обычной девушкой, оставляя мир призраков где-то на периферии сознания.

Часть первая — Америка

Самое начало фильма фантастически красиво. Мягкие шоколадные тона обстановки включают волшебное чувство, будто где-то на чердаке странного дома ты обнаружил пыльный альбом со старыми фотографиями, а те вдруг ожили, задвигались и показывают тебе дивную историю. Ты всё ещё на чердаке, но какой-то частичкой уже там, в начале ХХ века. Повзрослевшая Эдит выглядит в шоколадном мире светлой сахарной фигуркой, слепленной на диво мило. Всё ещё только впереди, а сейчас лишь ощущение, что жизнь должна быть чем-то потрясающим и великим. Осталось только заявить миру о себе, для чего Эдит пишет книгу. Призраки из закоулков сознания вползают в её сюжет, но Эдит легче считать их всего лишь иллюстративными образами. Мир шелестящих страниц для Эдит пока реальнее настоящей жизни. Возможно, лишь потому, что ощущения от неё Эдит не с кем разделить.

Взять Алана МакМайкла. И собой недурён. И врач с блестящими перспективами. И Конан-Дойля почитывает. И призраками интересуется на серьёзной фотографической основе. Но Эдит, взбудораженной ужасными видениями отрочества, Алан банально скучен. Он не является раздражителем. Так в детстве, ночью, мы не можем заснуть от страха перед услышанной вечером сказкой. Но утром, в свете дня, ищем её, требуем рассказать такую же. Алан хорош всем, но он — не носитель подобных сказок.

Самое время явиться Тёмному Принцу, ведь Эдит в эти дни подобна Татьяне Лариной: «И стал теперь её кумир Или задумчивый Вампир, Или Мельмот, бродяга мрачный, Иль Вечный жид, или Корсар, Или таинственный Сбогар». Составив себе по слухам портрет надменного баронета, Эдит внезапно видит, что реальный человек — Томас Шарп — абсолютно не похож на выдуманный ей образ брюзгливого богача и угнетателя народных масс. Ей уже не хочется насмешничать и оставаться язвительной ниспровергательницей авторитетов. Таинственный образ манит и увлекает, заставляя приближаться. Ах, он принадлежит другой? Но невозможность разделённого чувства тут же делает желание ещё острее, ещё ярче. Дьяволу достаточно лишь постучаться, чтобы ему открыли не только дверь, но и душу.

Впрочем, здесь дьявол разделён надвое. Трогательное очарование тьмы достаётся Томасу. Жёсткость, хватка и тайные силы воплощены в облике его сестры Люсиль. Уже первые кадры мрачной парочки заставляют опытного зрителя догадываться, что с этими братом и сестрой не всё хорошо. Но это ловит взгляд с другой стороны экрана, Эдит же очарована сверх меры. Манеры Томаса, его пламенные мечты о будущем, тихая, но непреклонная настойчивость — много ли надо девушке, чтобы увлечься подчистую? А тут ещё картинный танец со свечой. Один такой танец заменяет миллион несказанных слов. Но после него они уже считаются не только сказанными, но и благосклонно принятыми.

Символическим образом прогрессивной развивающейся Америки здесь выступает отец Эдит — Картер. Вот человек, на которого приятно посмотреть. От него прямо исходит добрая сила и уверенность. Положительно воспринимается и его проницательность. Догадки зрителей, что с Томасом Шарпом что-то не так, Картер полностью разделяет. Он как светлый рыцарь в логове затаившегося дракона. Уже чуешь, что в этом поединке рыцарю не победить, но всё же отчаянно надеешься, что ему хотя бы удастся уцелеть. Поэтому убийство Картера становится личной трагедией не только для Эдит, но и для всех, кто успел проникнуться к нему симпатией.

Жизнь Эдит рушится, как карточный домик. Внезапно она остаётся одна в тяжёлом и безжалостном мире. Но рядом Томас, благородно протягивающий руку помощи. Впрочем откуда-то со стороны протягивается и длань Алана. Но сознание Эдит уже отсекает посторонние моменты, и эта рука остаётся незамеченной.

Часть вторая — Англия

Метрополию и бывшую колонию разделяет океан, но прибытие в Англию оказывается для Эдит словно путешествием во времени. Далеко-далеко назад. Прежнего мира словно и не существует больше. Есть лишь природная неласковая пустошь и мрачный огромный дом, который совсем не выглядит убежищем. На время люди, все разом, одновременно, сдвигаются на второй план. Главным героем внезапно становится сам особняк, где красота сплетается с разрухой, а величие с кошмарами. Зритель словно смотрит на него глазами Эдит. Сумеречное пространство, смутно освещённое полукруглым окном. Широкая лестница, поворотами взмывающая куда-то к небесам. Только это будут Тёмные Небеса. Конечно, любой нормальный человек заделал бы разобранный потолок, сквозь который так красиво падают листья, ведь это превращает Большой Зал во внутренний двор. Но это то самое ружьё, которому ещё предстоит выстрелить. Впрочем, всему своё время.

Вырванная из привычной жизни Эдит вдруг понимает, что здесь она лишена избирательного права. Но положение даже хуже, когда оказывается, что права голоса практически лишён и Томас. Люсиль, выглядевшая в Америке лишь тенью на фоне яркой обстановки вечеринок, превращается в полновластную владычицу. И перед нами Повелительница Мрака, чьё слово — закон. Казалось бы, вот-вот, и в бледную тень превратится уже Эдит. Но тогда сказки, хотя и злой, не получилось бы.

Предоставленная самой себе Эдит постепенно окунается в мир зловещих тайн. Чтобы не оказаться в их числе, девушке предстоит попробовать себя в роли детектива. Или безропотно умереть, или составить подробную карту мрачного мира, чтобы наметить понятные ориентиры, а (быть может) и выход в иные пространства. Времени у Эдит предостаточно. Вернее, так она думает сама. Ведь к ней подкрадывается непонятная болезнь, а обстановка вокруг становится всё суровее. Всё злее.

Наверное, самый трагичный момент в этой истории, когда Эдит понимает, для чего её сюда вывезли. Ещё недавно ты — самостоятельная личность, с желаниями, характером. С написанной книгой. С планами на будущее. И вдруг становится ясно, что ты — не более чем инструмент в удовлетворении чужих планов. Расходный материал. Четвёртая ступенька лестницы, о которой немедленно забудут, когда она окажется позади. И выхода нет.

Но у нас не сюжет о несостоявшейся Жанне д'Арк, поэтому должны вмешаться внешние силы. Как только лишённая кольца и низверженная Эдит падает с высоты в сугроб, накопившийся в Большом Зале, в дверь стучится Верный Друг — рыцарь без страха и упрёка Алан. И это говорится без малейшей доли усмешки. Прежде чем сразиться с драконом, сказочные герои едут за тридевять земель, претерпевая трудности и невзгоды. Этот путь преодолел и Алан. Четыре часа назад ему прямым текстом заявили, что ни одна лошадь в метель не сумеет довезти его до «Багрового пика», но он, не медля ни секунды, идёт туда пешком.

Появление Алана сразу отбрасывает уверенность в плачевном (для Эдит) финале. Пусть брат и сестра ещё не сказали своё последнее слово. Очарование Эдит меняет Томаса, и он уже не горит желанием оставаться на стороне сестры. Поэтому исход финальной битвы не предопределён, даже когда Алан выбывает из числа активных бойцов. Сама битва происходит за пределами дома. Кровь всегда контрастно смотрится на волшебном покрывале свежего снега. Этот момент часто использовали в фильмах, но лишь Гильермо дель Торо додумался придать процессу не только масштаб, но природную естественность, когда кровавый оттенок дарит земля, на которой стоит поместье. Вытащенная на свежий воздух Люсиль уже не смотрится Повелительницей Вселенной. Да и Томас, уже переведённый в состояние призрака, склонен ей помешать. Поэтому лопата оказывается в руках Эдит. А после этого одним ударом поставить эффектную финальную точку уже дело техники.

И Алан уводит Эдит подальше от «Багрового пика». Тёмное и непознанное снова остаётся в прошлом, зачёркивая прежнюю Эдит. Поэтому я бы на месте Алана поддерживал бы с Эдит дружеские отношения, но никогда бы не рискнул претендовать на нечто большее. Ведь с этого момента в её душе навеки отпечатан образ сэра Томаса Шарпа. Мелкие недостатки живого человека постепенно сотрутся в памяти, и останется безупречный портрет Прекрасного Принца в тёмных одеяниях, оказавшегося в жутком плену у коварного чудовища.

Заключительные титры

Этот фильм стоит смотреть и дальше последней точки. Вместе с именами исполнителей главных ролей и создателями фильма можно увидеть иллюстрации к истории, живущие уже сами по себе. Фантастически прекрасный вид открывается на «Багровый пик», окутанный ночью, озарённый светом бледной полной Луны, когда камера парит где-то на уровне его крыши, но в отдалении. В заключении мы видим обложку книги, дублирующей название фильма, понимая, что Эдит всё-таки удалось стать писателем. Пройдя дорогой скорби и тревог, ей уже нет нужды придумывать ужасы и страсти. Достаточно оглянуться в тёмные воспоминания. Но у меня, как у зрителя, всё же теплится надежда, что в будущее Эдит станет глядеть гораздо чаще, чем в прошлое. И что это будущее окажется гораздо светлее.

---

Из старенького, когда-то обнаруженного на просторах Интернета

Беда с этим Новым Годом. Он ко мне _сегодня_ пришёл и сказал, ему завтра ко всем приходить, и посему ему надо поесть и выспаться.
Странное существо, кстати, и на человека-то не похож, не то что на Деда Мороза или, скажем, Санта-Клауса.
Зелёное, лохматое... Сидит на кухне и картошку сырую трескает. Уже пол-мешка слопал, прорва. Жрёт, только уши ходуном ходят.
На зайца похож, но не заяц.
"А спать, - говорит, - буду в ванне, чтоб никого не беспокоить!" Ага, а мыться мне, выходит, в кастрюле?
Только бы он завтра ко всем пришёл, чтобы мне не так обидно было... ТАК ЧТО ВСТРЕЧАЙТЕ!!!
(с) Alex Young

---

Милые кости (экранизация)

Долгое время не хотел смотреть, ибо истории о девочках, убитых маньяками, обычно кровавы и противны до омерзения. Но тут наткнулся случайно и решил проверить, насколько верны мои предубеждения.


Так сильно я не ошибался очень давно. Создатели (а режиссёр фильма сам Питер Джексон) не ставили перед собой задачу показать ужасы мироздания или мрачную душу вселенского злодея. Практически полностью история посвящена 14-летней Сюзи Сэлмон. События её жизни и послесмертья. Тот участок, в котором мы захватываем Сюзи Сэлмон в нашем мире, наполнен светлыми тонами рассказа об обычной семье, где есть мама, папа, три ребёнка и приезжающая в гости бабушка. Сюзи Сэлмон - старшая из детей. Она не красавица (младшая сестра гораздо симпатичнее) и не дурнушка. Не вундеркинд и не глупышка. Перед нами самый обыкновенный человек четырнадцати лет с радостями и горестями, надеждами и комплексами. За этот не очень большой участок нам успевают показать столь много милых чёрточек Сюзи и её родных, что чувствуешь себя чуть ли не дальним родственником этого благополучного семейства. Вот они обедают, препираясь и возмущаясь, но как-то мягко и бесконфликто. А вот Сюзи вместе с отцом заталкивает в стеклянную бутыль ещё один корабль, которому только предстоит расправить мачты.

Человеку, которому суждено прервать жизнь Сюзи Сэлмон, тоже не свойственно демоническое обаяние и нечто, отвратительно пугающее. Такой легко бы затерялся в толпе, не привлекая ничьего внимания. Спроси о нём женщин, ответом будет равнодушное пожимание плечами и невыразительное: "Да так... никакой". И это важно, потому что к данному убийце нельзя испытывать чувство симпатии даже из-за скучающего противоречия. Поэтому амёба, исключающая из жизни яркую, энергичную, улыбающуюся Сюзи Сэлмон, сторонников в свои ряды не обретёт. Единственная его удивительная черта - невероятная трудоспособность. Вырыть за несколько дней полноценное убежище на кукурузном поле рядом со школой, не привлекая внимания: такое, наверное, можно увидеть только в кино. Во всём остальном это ничем не примечательный одиночка.

Но Сюзи Сэлмон вырывается из ловушки... Вернее, ей так кажется. И для зрителя начинается самая таинственная часть фильма, где потусторонье предстаёт отражением нашего мира, но... уже каким-то не таким. Сюзи врывается домой... Это её дом. Но он пустой. Он какой-то покинутый. Брошенный. С первой секунды ясно, что тут она никого не найдёт. Но и зрителя вслед за Сюзи продирает странное чувство неизвестности: где мы и что нас ждёт? Однако иная сторона мира не оказывается для Сюзи Сэлмон Страной Кошмаров. Здесь всё вдруг становится ярким, цветным, фантастичным, притягательным. Перед нами хотя и призрак, но всё та же Сюзи. Ничуть и никак не изменившаяся.

В реальном же мире пропажа дочери едва не приводит к распаду семьи. Отец теряет смысл жизни, мать в грусти уезжает в другой штат, брат и сестра растеряны. Стержнем семейства неожиданно становится бабушка, которая твёрдо заставляет разрозненные теперь планеты вновь встать на привычные орбиты Семейной системы. Здесь сюжет фильма снова ценен мелочами, как тот или иной человек переживает Большую Трагедию. И за всеми горестями наблюдает с той стороны Сюзи, которой от этого тоже грустно и печально.

Но, может, чуть грустнее, поскольку время для неё остановилось, а там, в оставленном мире, жизнь продолжается. И всё безупречное великолепие Запределья меркнет перед маленькими радостями, которые происходят с семьёй, которая сумела воссоединиться. Вырастает и влюбляется младшая сестра. Да и брат постепенно взрослеет. Родители вроде как и не изменились, только вид их стал более суровым и умудрённым. Стареет и убийца, чьи преступления всё же стараниями младшей сестры становятся раскрытыми. Ему приходится бежать. А потом и умереть по нелепой случайности. Чего весь остальной мир, благополучно от него избавленный, и не заметил.

Поставленная точка освобождает призрака Сюзи Сэлмон от привязки к миру живых. Ведь теперь она видит, что может оставить родных жить дальше. Они никогда не забудут Сузи, но её смерть не перечеркнула ни их жизни, ни жизнь семьи. И Сюзи, встреченная другими безвременно ушедшими девочками, отправляется за ещё одну грань. Во что-то ещё более светлое и яркое, но о котором рассказать невозможно, потому что оно за гранью того, что должны знать живые.

Фильм, невзирая о том, что рассказывает о страшной трагедии, оставляет на удивление светлое впечатление. Страх перед уходом в мир иной меркнет. И появляется понимание идеи фильма: какая бы катастрофа ни произошла, жизнь не остановилась. Она неумолимо уносит нас к чему-то новому. К новым победам или огорчениям. К изменениям. А если мы остановимся и замрём в печали и отчаянии, то с такой же грустью на нас будут взирать с той стороны, не в силах разорвать привязку и воспарить в неведомые, но прекрасные дали, куда (как надеются создатели фильма) попадут и все достойные, кто пока живёт здесь, в мире людей.

---

Одной картинкой о пользе раздельной утилизации мусора =)